Шел второй час занятий по румбе Колумбии. Стук палитос вырывался из колонок, отражался от кирпичных стен класса, прыгал взъерошенно под потолком, ввинчивался в напряженные взгляды новоиспеченных румберос, старательно вытанцовывающих диковинные коленца.
Один румберо, высунув язык так далеко, что почти доставал до кончика носа, тяжело пыхтя, заводил ноги друг за друга, стараясь не рухнуть, подобно шкафу с подломанными ножками. В это время другой носился как угорелый по всему залу — у него было задание развивать стремительность в фигуре со странным названием «ка-ча». Когда он пробегал мимо румберо с вытянутым языком, того обдавал приятный ветерок. Он даже представлял, что находится на каменной набережной на Кубе, в порту старого города Матансас, и вокруг него толпятся чернокожие мужики, изрядно выпившие рому…
Еще один колумберо поодаль странно выпячивал грудь вперед, изо всех сил стараясь дотянуться до невидимой стены. Периодически он тихо произносил какое-то в меру бранное слово и сдувался. Пожав плечами, снова начинал тянуться, показывая всей физиономией, как сложно это давалось для него.
— Так, друзья. Давайте потренируем кабайо!
Накачанный, весь в брутальных татуировках, с майкой набекрень преподаватель лихо встал в позу «лошадки» и, подняв правую руку, проскакал по залу. Его движения были столь мастерски отточены, что, казалось, можно было услышать ржание лошадей и топот копыт. Парни восхищенно наблюдали за «кабайо», забыв закрыть рты.
— Ну, теперь ваша очередь! Встаньте вот так, задницей шевелите вот так, а шаг будет вот такой…
Румберос сосредоточенно приняли нужную позу и медленно, враскорячку, поплелись по залу. Если прищуриться, можно было представить, как умирающие с голоду старые клячи, скрипя костями, шли на забой в цех татарского мясокомбината.
— Во, нормал! У кого получается, подключайте грудь!
У одного румберо, кажется, стало получаться, и он подключил грудь. Развив приличную скорость, он начал наматывать по залу круги, ни дать ни взять — лошадь на арене, разве что немного хромая и больная. Преподаватель одобрительно наблюдал за процессом.
Но не только лишь преподаватель наблюдал. В зале было большое окно, совершенно черное из-за густого петербургского вечера, непроглядного, как чернила. И по ту сторону окна стоял обычный городской пьянчуга. Он вглядывался в залитый ярким электрическим светом зал и дивился. Икал, качал давно немытой головой, снова икал и снова дивился.
— Эк вон оно как их! — кряхтел он.
Он долго наблюдал за кабайо. Он ничего не знал ни про румбу, ни про Колумбию, ни про старый портовый городок Матансас. Тем более он не знал про Чанго и Элеггуа, и про пало, и про нервный пульс палитос, заставлявших старых рабочих порта, после тяжелого дня, выпив бутылку-другую дешевого рома, состязаться в сложности и ловкости движений, посреди таких же, высушенных океаном и солнцем чернокожих мужиков, доказывая друг перед другом свое превосходство.
Он щурился, качал головой, и постепенно неловкие движения румберос стали складываться в его пьяном сознании в диковинные картины. Он услышал ржание коней, грохот золоченых карет, несущихся по булыжникам Петропавловки. Внезапно солнечный луч отразился от золотого шпиля собора и резанул его по глазам, заставив прикрыть лицо кружевной манжетой. «Милостивый господин-с, не изволите ли приобрести сигары-с? Прямиком с экзотического острова вблизи Америки, сам Колумб не брезговал-с! И по весьма сносной цене-с!» Опрятно одетый продавец приглашал рукой посмотреть его товар, аккуратно разложенный на ящике, висящем на крепкой мужицкой шее. Он отмахнулся от продавца и уставился в чистейшее синее небо, жадно вдыхая соленоватый воздух Балтики, доносившийся с Невы. Залп орудий с бастиона заставил его вздрогнуть… Уже полдень, и пора возвращаться в квартиру на Мойку, и выпить уже, пожалуй, чаю… И снова тройка лошадей промчалась мимо, обдав его клубами песчаной пыли — еле увернулся, зашибить могли, черти окаянные…
— Эй, мужик, ты живой? — участливый вечерний прохожий пнул его ногу. Пьяница замычал.
— Живой вроде… Ну хорошо. Не спи, так можешь и замерзнуть насмерть.
— Лошади… А где лошади?.. Тут были…
— Лошади? — фыркнул прохожий. — Совсем, старый, ссинячился.
Сказав так, прохожий ушел в петербургскую ночь, оставив за спиной целый мир, о котором он даже не подозревал.
