Отгорели, эх, отгорели белые ночи в Санкт-Петербурге… Тысячи струн уже отбренчались, вознеся с зеленых газонов к подслеповатым небесам хвалу рок-н-роллу; тысячи автобусов, битком набитых туристами, звеня пакетами с матрешками, раскрашенными под Путина и набитые шапками-ушанками, уж скрылись вдали. Сколько было исшаркано, истоптано мостовой в поисках хрупкого, неуловимого петербургского счастья — не счесть.
Но лето еще не закончилось. На темных волнах ночной Невы все еще гремела ликующая музыка, разрывая в клочья ненужную тоску и хмарь. Под разведенными ладонями мостов сновали туда-сюда посудины, полные радостных и пьяных людей, залитые светом, музыкой и веселым смехом — словно и не было впереди никакой осени, никаких моросящих дождей и удушающего серого неба вперемежку с гнилыми листьями мокрых деревьев. Праздник продолжался.
На одном таком суденышке был настоящий тропический оазис. Девушки из танцевальной студии заказали корабль и отправились вместе с полусотней человек в тропическое плавание. Гремела сальса, довольные пары лихо отплясывали жаркие африканские мелодии, шампанское лилось рекой, словно пыталось соперничать с самой Невой. Смех, шутки, заигрывающие взгляды не умолкали ни на секунду!
На одной из палуб ритмы Анголы соединяли накрепко пары, вцепившиеся друг в друга мертвой хваткой, как если бы это затянувшееся мгновение было их последним шансом выжить. Они мерно двигались, подчиняясь незамысловатой музыке, подобно водорослям в тяжёлой морской пучине. Здесь царил особенный мир, который мог бы потревожить, например, каким-нибудь неуместным вопросом разве что отъявленный вандал.
На палубе с сальсой заиграла румба. Корабль начал плавно раскачиваться в такт пришедших в неописуемый восторг танцоров румбы. Кач, кач, кач! Того гляди, и ко дну не долго пойти. Я стоял, с улыбкой наблюдая за тем, как все эти люди сами создают лето, споря с самой природой. Вспотевшие и довольные мужчины и женщины заигрывали друг с другом на африканский манер — смело, откровенно и с выдумкой. Грохот барабанов долго еще будет жить в остатках эха под вздыбившимся Троицким мостом.
Румба сменилась звенящей и яркой сальсой. Мужчины, то и дело спотыкаясь о горящие лихим костром взоры дам, робко приглашали на танец. Подумалось — надо бы и мне, может быть, внести свой вклад в строительство веселья? Кто-то мягко потыкал пальцем в мою руку. Я обернулся.
— Извините, скажите, а это бачата?
Передо мной возникли полные грусти глаза. Они с надеждой вопрошали прямо к моему сердцу, я понял, что от моего ответа, возможно, сейчас зависит судьба этого щуплого молодого человека. Может быть, не вся судьба, но на эту ночь -точно. Но что я мог поделать?
— Н-нет, нет, это не бачата. — Я еще раз вслушался в музыку, для верности, подыскивая в ней знакомые ритмы. — Это сальса, линейная, скорее всего.
Глаза мгновенно потухли. Рот скривился в горестной гримаске. Плечи странно поникли, и небо обрушилось на меня с укоризной.
— А… А когда бачата?..
Я пожал плечами. Откуда ж мне знать, каково настроение у диджея.
— Я не знаю. Но это точно не бачата.
Молодой человек грустно прижался к бортику и, как хамелеон, слился с ночным воздухом и замер. Он ждал. Ждал, когда же зазвучит бачата, танец, которому он специально учился, чтобы быть ближе к ночным звёздам. Он еще не умеет различать музыку на слух, но обнявшиеся пары и ловкие всплески соблазнительных ног пьяных женщин, таких ароматных, таких молочных, подскажут ему, когда нужно выйти их темноты и начать действовать.
Все это пронеслось в моей голове легким осенним ветром, а горячие тимбалес, мамбо белл, бонги, конги, слаженные трубы и дружный хор неведомых чернокожих канторов уже влек меня в самое сердце танцпола, в огонь угасающего петербургского лета, качающегося на черных волнах Невы…
