Зажечь искру
Мы сидели на тесной кухне старой «однушки» где-то на самом краю света. За черными окнами ревела метель, заставляя ворчливых кошек вжиматься в батареи подвалов, набитых картошкой и соленьями, а я, затаив дыхание, внимал звуку гитары, рождавшемуся под пальцами моего дяди, Юры, классического гитариста и, увы, по совместительству, вынужденного фермера. Гитара звучала так, словно и не была гитарой вовсе. Музыка лилась непрерывным потоком, то вздымаясь дикой лошадью, то засыпая мирным ветерком в полуденный зной. Воображение рисовало картины неведомых южных стран, где золотые шпили протыкали небеса, взмывая вверх из густого океана оливковых рощ. Где гордые бедняки, покрытые пылью своих легенд, не возьмут ни единого песо в качестве подачки, но с радостью примут в дар хорошую сигару. Где на дне величественного залива покоится гигантская цепь, которая когда-то, давным-давно, преграждала путь непрошенным фрегатам, прибывавшим сюда со всего мира в поисках прибыли, славы и чудес.
И еще долго после того, как отзвучал последний аккорд, я разглядывал руки дяди Юры, его гитару — струны, богатую инкрустацию и даже чехол, пытаясь разгадать, почему же музыка была так хороша, почему звуки сливались друг с другом воедино, становясь настоящим пением, проникающим в самые дальние закоулки моей души…
И тогда я очень сильно захотел научиться играть также. Или даже лучше. И меня не испугали слова о том, что для достижения такого звучания придется тренироваться каждый день по несколько часов. И что это — долгий путь.
И еще я захотел купить такую же гитару, или даже лучше. И не беда, что ее стоимость в то время была сопоставима со стоимостью комнаты в каком-нибудь общежитии. Накоплю, решительно думал тогда я.
А все остальное случилось уже потом.
Влюбить
Спустя несколько лет я, умудренный опытом набивших оскомину гамм и прелюдий, уже вкусивший сцены и даже немножечко фанатов, сидел в классе дома культуры при Ленинградском металлическом заводе, облокотившись на фанерное пианино с геранью на крышке. На меня смотрели тринадцать пар детских глаз, а в уголке сгрудились родители. Я разглядывал эти юные лица и пытался понять, справлюсь ли. Конечно, я уже преподавал детям колокольные звоны в церкви, и надеялся, что с гитарой-то все же будет проще — слишком уж сложные случаи выпадали тогда на мою долю.
Но все оказалось, как всегда. Самое главное в работе детского преподавателя, насколько я смог понять из своего опыта и конкретных результатов, привить любовь к музыке, рассказать о ней, научить слушать звук, и, самое важное, разжечь искреннее любопытство, скорее даже любознательность. Ведь даже если жизнь этого человека почти наверняка не будет связана с музыкой, то эти занятия должны все равно научить самому важному — чуткости, умению вслушиваться и, если повезет, радости от своих успехов и от процесса работы над собой. И я могу с гордостью сказать, что кое-что у меня получилось в том классе с прилипшими к зеленым стенам снежинками из бумаги.
Но если у преподавателя получится рассказать ученику, что же это вообще такое — музыка, то ему просто нет цены. Это бесценный преподаватель.
Рассказать о самом главном
Однажды я возвращался после урока по гитаре от своего мастера, Алексея Борисовича Лесникова. Он решил пройтись со мной до автобусной остановки. Стоял погожий осенний денек, дышалось легко и свободно. Я беззаботно махал своим гитарным кейсом, а сухой, осанистый Алексей Борисович неторопливо шел рядом. Вдруг он остановился и сказал:
— Посмотри наверх. Что видишь?
Я удивленно посмотрел, куда он показывал рукой, но ничего не увидел.
— Посмотри еще раз. Ну же?
— Ну, дерево.
— Дерево… — усмехнулся он. Подумал и добавил:
— Посмотри на это дерево. Вот это — и есть музыка.
Тогда я, конечно, не сразу понял, о чем он. Но с тех пор всегда, когда я смотрю на причудливый узор ветвей, устремленных в небеса, слышу его голос, рассказывающий мне о том, что такое музыка.
© Harold Davis
Учиться вместе
— Ну Лёша, я же тебе уже сто раз объяснял, как находить ноты на нотоносце! Вовсе необязательно считать все эти добавочные линеечки…
И я раз за разом терпеливо тыкал карандашом в нотный лист. Уже почти отчаявшись, я разглядывал небольшую комнату бестолкового Лёши, уткнувшегося в тетрадку. Вдруг меня осенило.
— Вот. Смотри. Это сушилка для белья. Давай так, я вот ее поставлю. У тебя тут носки сушатся, давай представим, что это — нота «фа». Теперь смотри, носок плавно перескакивает на другую проволоку… теперь что это за нота?
Лёша в полном восторге. Он и не подозревал, что носки могут быть такими увлекательными! А самое главное — он понял. Наконец-то!
Влюбляться каждое мгновение
Помню, как в эстрадном колледже на одном из занятий по истории джаза меня распирала зевота. Видимо, сказывалась генетическая память — ведь еще недавно на уроках по музыкальной литературе в музыкалке мы занимались тем, что складывали самолетики и швыряли их друг друга, пока учительница уходила куда-то по своим делам, оставляя нас наедине то с Чайковским, то с Римским-Корсаковым, шепеляво скрипящим из угла, где был установлен старинный проигрыватель пластинок. Маленькие учебники с портретами композиторов на обложке почти никогда даже не открывались нами. Иногда учительница, впрочем, выбешивалась и заставляла нас гнусавить годы жизни членов «Могучей кучки», но она понимала, что однажды, если до нас вдруг дойдет, мы будем сами искать эти учебники, покупать их всеми правдами и не правдами и жадно вычитывать все от корки до корки. А сейчас — самолетики, рюкзаки, грохот стульев и мечта о приближающемся лете, воплощенная в проснувшейся комнатной мухе.
Но в классе колледжа все повторялось, как под копирку. Старый проигрыватель играл, правда, не Чайковского или Рахманинова, а Каунта Бейси, Дюка Эллингтона и Бенни Гудмана. Зевающие подростки впирали взгляды то в потолок, то в парты, то друг в друга. Все мы тогда мечтали стать крутыми рокерами — зачем нам этот покрытый плесенью джаз? Скрипучие дудки, расфуфыренные в белые костюмы толпы мужиков… а барабанщики — да это просто какое-то скучное подобие барабанщиков!
Но руки старого учителя… он ходил взад-вперед по кафедре и слушал музыку. И щелкал узловатыми пальцами в такт. Точнее, в свинг. Он слушал свои старые пластинки и полностью растворялся в них. Это была его жизнь, его дыхание, и этот его старенький пиджак и ношенные-переношенные брюки… Я не понимал и не любил тогда джаз, а уж тем более биг-бенды 30-х годов. Но харизма учителя заставила меня отнестись к себе критически. Может быть, что-то не так со мной?
Спустя добрый десяток лет я, сидя с учеником, слушал Баха и закатывал глаза в неведомом наслаждении, вызывая искреннее удивление очередного Васи, привыкшего к «Раммштайну» и «Арии». Он не мог понять, что я такого нахожу в этой музыке, она же такая скучная. Но при этом он знал, что я крут, и могу сыграть ему и «Раммштайн», и «Арию», и вообще любую песню из его унылой библиотеки аудиозаписей. Я тряс его и говорил — ну послушай, послушай какая потрясающая мелодия!
А потом я тащил его в Филармонию, где, помимо нас, было еще два десятка старух, жующих вечные леденцы, и рев тромбонов, смачно сдобренных бешеным крещендо контрабасов обрушивался на нас, а затем далекая, нежная песнь валторн поднимала нас на недосягаемые прежде небеса, где живут художники, поэты, музыканты, монахи и воины. Старухи недовольно уходили из зала, раздражаясь на слишком громкий звук, а мы балдели от той энергии, которая шла от Большого симфонического оркестра, от чувства сопричастности к чему-то по-настоящему великому, и от осознания того, что симфоническая музыка для нас больше — не скучный набор миллионов звуков непонятной природы. Это живая стихия, подлинная страсть, история Личности, водоворот Жизни, в которую мы включены самым прямым образом. «Раммштайн», говорите? Сейчас тот мой ученик не может вспоминать без смеха свои прошлые музыкальные увлечения. И более того — сейчас он стал неплохим композитором.
Ты можешь влюбить ученика в музыку только, если влюбляешься в нее сам — прямо здесь и сейчас.
Великие цели
— Слушай, мне нужно научиться играть вот этот перечень аккордов.
Я уставился в мятую бумажку, где были нацарапаны буквы и цифры. Перевел взгляд на вопросительное лицо. Обратно на бумажку. Опять на лицо. Снова на бумажку. Вздохнул. Жрать-то нечего. Деньги-то нужны.
— Я научу тебя этим аккордам, без проблем. А что ты потом будешь с ними делать?
— Я буду песни петь. Вот эти, — и протягивает мне еще одну бумажку с тремя десятками песен. ДДТ, «Наутилус Помпилиус», Цой… Русский типа рок.
Хм. Как же надоела гречка. И макароны с сосисками. Хочется купить новый ремень для гитары.
— А ты петь умеешь уже? Спой что-нибудь.
— Нет. У меня даже слуха нет. Но я готов к трудностям.
В учебнике по классической гитаре авторства достаточно одиозного американского преподавателя еврейского происхождения Аарона Ширера была такая однозначная формулировка: «Музыка для того, чтобы ею делиться». В этом смысл музыки. Если ты не делишься ею с кем-либо, то нет вообще никакого смысла в занятиях. Никакого. Точка. И я точно знаю, что даже если к тебе приходит человек и просит научить играть ровно четыре аккорда, ты должен вытащить его на сцену — любую. Пусть это будет чей-то день рождения, или семейная постановка. Не обязательно клубная сцена, но опыт исполнения музыки для другого человека бесценен, и все крутится именно вокруг этого. Многие вещи не понять, не объяснить и не освоить, если человек играет только «для себя», причем я говорю о технических вещах — звукоизвлечении, атаке, нюансировке, фразировке, тембру.
— А где ты будешь петь эти песни?
— Для себя.
Ну что же, фронт работ ясен. Пусть пока думает, что будет петь песни для себя. Я-то знаю, что однажды он напоется так, что его будет тошнить от себя, и неизбежно выйдет в люди. И буду потихоньку клевать ему мозг. Знаю, что это страшно — петь на публике, да еще когда за плечами три года кропотливой, изнурительной работы над развитием слуха. Когда ты еще недавно путал местами такты и даже не замечал ошибку. Но через это нужно пройти, чтобы встать на ступеньку, с которой уже вряд ли упадешь.
Если ты преподаватель, ты обязан так или иначе подводить человека к серьезным целям. Сам он никуда не придет.
Самовыражение
На каждом углу можно услышать мысль, что творчество — это для самовыражения. То этот самовыразился, то тот… А для меня долгое время оставалось загадкой, что же это такое. Как это — самовыражаться? Я вообще не понимал даже кто я, не говоря о том, чтобы этого «я» еще и как-то выразить, да еще и в такой абсолютно абстрактной вещи, как музыка.
Если говорить о примитивах, то вот, например, грохочет барабан, струнные пилят какой-то восходящий пассаж, и всем людям в зале ясно, что это — гроза. Образно-повествовательный подход к написанию музыки беспроигрышен, когда речь идет о толпе, утратившей способность воспринимать музыку как оформленную мысль. Но и это неплохо — музыка Вивальди («Времена года») поистине гениальна, а Римский-Корсаков умел настолько выразительно передавать образы сказочных персонажей, что его язык был понятен любому ребенку безо всякой специальной подготовки. Вот — шмель. А вот — Снегурочка.
Но вот он я. Мне-то как самовыразиться? Я не шмель, и не Снегурочка, и даже, блин, не Буратино!
— Скажи, а тебя вообще тянет песни писать? — спросил меня как-то мой преподаватель.
— Честно говоря, не очень.
— Вот и меня не очень, — грустно сказал Алексей Борисович. — Нет как-то, знаешь, что ли, жара такого в душе, что ну прям вот если не напишу песню, то все, нет мне жизни и покоя. Как-то… не тянет. Наверное, и не надо, раз не тянет.
Не обязательно самовыражаться в творчестве. Вообще, поиск самого себя, попытки осознать себя как личность, почувствовать свои границы, понять, каков же ты на самом деле, какова твоя природа — это чудовищно сложная работа, занимающая порой всю твою жизнь. Это тонны прочитанных книг, и не только по гносеологии и социологии, но и по этим дисциплинам обязательно тоже. Это изучение истории культуры самых разных эпох и цивилизаций, ведь именно в культуре так или иначе запечатлена чья-то судьба. Какими средствами выразительности доносится мысль до современных поколений сквозь череду эпох, и как очистить сознание от примеси нашей цивилизации, чтобы максимально полно и точно воспринять то, что хотели сказать нам, скажем, греки? Зачем было нужно, к примеру, вырезать под корень мавританское население Испании, насаждая католичество огнем и кровью в самом зверском смысле этих слов? Какая мысль таится за блеском этих строгих иконостасов, в глубине белоснежных саркофагов? Нет, одними гаммами тут не отделаешься.
— Но ты можешь просто играть в это. Возьмем вот эту пьесу. Представь, что ты — белая пушистая овечка, которая покушала изумрудной травки. Тебя греет солнышко, и тебе хорошо. И вот — ре-мажор. Отрывистый штрих, представь, как твои копытца радостно подлетают от земли при каждом танцевальном па!..
Да, да, я знаю, что мне повезло с преподавателем. Он сильно пил и нередко срывал занятия. Но я терпел, понимая, что он один из последних представителей старой советской школы, когда учитель — он же и воспитатель.
Творчество — это, прежде всего, игра. Самовыражение — это одно из высших состояний творчества, когда человеку уже есть, что выражать, и он осознает себя в достаточной степени, чтобы это выразить.
Воспитание гранитом
Мы — это то, что мы едим. В плане культуры мы — это то, что мы читаем. И даже кино плохой помощник, именно книги, и ничто иное, позволяет человеку воспитывать внутри себя личность. В отношении вкусов — мы это то, что окружает нас. Преподаватель обязан окружить ученика лучшим, что только есть в этом мире. Живопись. Музыка. Искусство во всех его проявлениях. Только подлинные шедевры, только задевающие внутренние струны души. Задающие тебе вопросы. Провоцирующие на Действие. Когда ученик выйдет из класса, он попадет в агрессивный мир, наполненный отвратительными, вульгарными вещами, а звук большого города будет рубить его неоформившееся Dasein, как заправский дровосек. И лишь возвращаясь в класс, он будет попадать в мир подлинного человеческого духа.
Конечно, если речь идет о каком-нибудь Санкт-Петербурге, вполне возможно, что по пути из учебного класса домой он сможет ласково погладить покатые бока гранитной набережной, постоять и полюбоваться тугими бронзовыми мышцами коней на Аничковом мосту, вздохнуть, проходя мимо таблички «Граждане! При артобстреле эта сторона…», и даже поколупать под ногтями Атлантов. Но может быть и так, что ржавая маршрутка унесет его вдаль, в оскал новостроек, где между бетонными плитами, истекающими замазкой, и одинокими качелями с забытой кем-то бутылкой из-под водки, бешеный ветер играет на струнах электрических столбов свои поганые аккорды.
Да, он может и не стать музыкантом. Но, по крайней мере, его душа прикоснется к чему-то лучшему, чем шероховатая стена собственного подъезда, с вонючим мусоропроводом и раздавленным шприцом.
Продавцы счастья
Впервые о радости и счастье я услышал, когда пришел заниматься танцами. Никогда до этого, на протяжении 34 лет, я не слышал о том, что учеба — это радость и счастье. Лишь мельком что-то такое проскакивало в том американском учебнике по гитаре, но, при этом, упражнения в этом учебнике больше походили на китайские пытки водой.
Когда в 4 годика к нам приходила учительница по фортепиано, и я неуклюже тыкал пальцами в клавиши, счастье и радость я получал только, когда получал на Новый год подарок — металлический пистолет системы «Кольт», работавший на пистонах.
Когда во втором классе школы к нам пришли агитировать за скрипку, и я сдуру на нее записался — ну, а как же, полкласса записалось, а я что ж? — радость и счастье испытал, когда съезжал верхом на чехле со скрипкой с ледяной горки спустя пару лет. До сих пор помню черный ноготь училки.
Когда в 16 лет я оканчивал музыкальную школу, радость и счастье я испытал, когда за мной захлопнулись двери этого заведения, и я знал, что мне больше не нужно туда возвращаться, что все экзамены позади, и я — свободная птица.
Никогда, ни один педагог не ставил задачей набить меня радостью и счастьем, как мешок из-под картошки. Учеба — это учеба. Развлечение — это развлечение. Делу — время, а потехе — час. Так что представьте мое удивление, которое длится до сих пор, когда в танцевальном классе я услышал о проблеме, что многие люди приходят на занятия ради того, чтобы словить некий фан. Какой, к чертям, фан, если ты еще не умеешь ногами своими шевелить в такт? Откуда там может быть фан? Да одному Богу известно, сколько по-настоящему жутких моментов я пережил, глядя на свое отражение в зеркале! Сколько раз хотел все бросить, потому что чувствовать себя тотальным идиотом, кривым неумехой просто надоедало! Но не бросил. Возможно, потому что и в голову не приходило искать на занятиях «фан». На занятиях надо искать возможность эффективно работать над собой.
Школа или кружок
И раненой лошадью мысль моя скачет обратно, в махровое прошлое, под ласковую тень ароматных сосен, туда, где притаились маленькие фанерные домики посреди елового покрывала из хвои и шишек… В пионерском лагере под Зеленогорском, когда я, распахнув глаза шире любой двери, наблюдал, как старшие ребята вместе с руководителем кружка «Умелые руки» запускали в бассейне модель подводной лодки — такую большую, пластмассовую, с резиново-жгутовым приводом. И она… она шла ко дну! И там, на дне, проплывала весь бассейн и всплывала… От таких вещей захватывало дух, и хотелось быть сопричастным к этаким чудесам. Но лодку уже сделали, так что мне досталось выпиливание из куска красного оргстекла сердечка и присобачивания к нему булавки — получалось что-то типа значка. В лагере половина детей ходила с этими сердечками, так что у меня была задача сделать его по-настоящему крутым. И я, свесив язык на плечо, полировал маленький кусочек пластмассы «пастой гойи» с усердием, которому позавидовал бы Цезарь…
И это был фан — сделать этот значок, полдня расхаживать с ним, а потом подарить какому-то восхищенному сверстнику.
Меня всегда удивляла та беспечность, с которой на каждом шагу люди применяют слово «школа», хотя на самом деле их заведение — всего лишь кружок по выпиливанию «Сердечек» из пластмасски. И даже я сам был в такой ситуации, когда нужно было выбирать название классу колокольного звона. Школа мы, или же всего лишь комната с тренажером?
Школа — это место, где можно научиться чему-либо достаточно основательно, а для этого редко можно ограничится лишь изучаемым предметом. В обычной среднеобразовательной школе десятки предметов. В музыкалке у нас были — общий курс фортепиано, оркестр, ансамбль, сольфеджио, музыкальная литература и, наконец, специальность. А в школе танцев есть только специальность, хотя очевидно, что нужна и растяжка, и лекции по истории, и начальная музыкальная грамотность, и освоение смежных, интегрированных стилей танца, и постановка номеров.
Может быть поэтому большинство людей приходят в «школу» танцев лишь для фана, так как не воспринимают ее изначально, как полноценную школу? Ну или как танцевальную академию? Так тут, простите, проблема в позиционировании услуг, а не в людях или преподавателях.
Конечно, Мастер может быть ходячей школой в одном лице. Но даже мой потрясающий преподаватель по гитаре неоднократно сожалел, что не может дать мне самого главного — опыта концертного выступления. Ну так вот сложилось, что нет у него в собственности пары-тройки концертных залов с благодарной аудиторией. Конечно, он пытался сажать пару-тройку учеников в дуэты и трио, но все это было не более, чем тот самый «фан», ведь для любой работы нужна системность и регулярность.
Так что в каком-то смысле мне пришлось сделать в своем собственном сознании (sic!) из танцевального кружка танцевальную школу. Так сказать, «догоняться» самостоятельно. Обеспечить регулярные приходы на занятия (в среде музыкантов считается нормой, когда уважительной причиной непоявления на репетицию оркестра может быть только физическая смерть). Доставать откуда-то из недр «гугла» информацию. Слушать тонны музыки. Следовать советам преподавателей — часто, кстати, бессистемных и не связанных ни с какой методикой! А, думал я, не мытьем так катаньем. Если долго мучиться, что-нибудь получится. В конце концов, это же соушел! Тут же, как говорят преподаватели (sic!!), нет правил.
Уметь завершать
В любом деле важна кода. Завершение. Финал. У музыкантов, особенно в импровизационных жанрах, есть много трюков, и один из них таков: ты можешь играть что угодно и как угодно, но начало и конец должны впечатлять. Люди должны знать, где им хлопать.
Но для этого должна быть подготовка, рост напряжения, складывание всех сущностей в некую сумму, которая должна достичь своей критической массы и… лопнуть ярким фейверком, осыпая всю округу разноцветными огнями!
Стоять, сжимая в руках палочки ксилофона, сгорбившись под шквалом аплодисментов.
Ловить восхищенные взгляды на центральной вечеринке главного танцевального фестиваля страны.
Все это — ничто по сравнению с простым «молодец, вот теперь это похоже на правду», сказанным твоим Мастером, строгим, внимательным и очень скупым на комплименты.
Один-единственный положительный отзыв, высказанный профессионалом, стоит сотни тысяч восторженных лиц.
И этот «фан» — не сравним ни с чем. Ради него стоит и повкалывать.
Марат Капранов
декабрь 2015
