В этой части: полиция, образование, благотворительность, «армия спасения», Бауери, бытовой расизм, выборы, проповедники
Нью-Йоркские полицейские это тоже заботливо подобранный сильный молодой народ. Американский полицейский — властелин в городе и публика горьким опытом приучена беспрекословно повиноваться каждому слову полицейского.
Это по-видимому не вяжется с так называемой американской свободой, но тем не менее это факт и факт неоспоримый. Вряд ли где на свете есть такое скопление профессиональных воров, грабителей и убийц как в Нью-Йорке и для того чтобы полиция могла бы хоть немного ограничивать свободу действия преступного элемента, необходимо, чтобы приказ полицейского кому бы то ни было данный, исполнялся немедленно и беспрекословно. Если к полицейскому обращаются за справкой, он всегда охотно и вежливо отвечает, но если он обращается к кому-либо с приказом проходить или остановиться, то самое благоразумное немедленно последовать этому приказу, иначе полицейский заставит сделать это силой, свободно пуская в ход свою увесистую дубинку или даже револьвер.
Американец большой любитель зрелищ, в особенности даровых и многотысячная толпа здесь не редкость. На весь Нью-Йорк полагается не более двенадцати тысяч полицейских и если бы они не имели авторитета в глазах публики, им никогда бы не справиться с шумливой и настойчивой американской толпой, но американец знает, что с полицейским шутить плохое дело и хоть и ворчит, но тем не менее исполняет приказания, как бы несправедливы они не были.
У американской полиции выработался довольно оригинальный приём обращения с толпой. Когда нужно разогнать толпу или очистить улицу, полицейские наступают на народ мерными шагами, вертя перец собой свои дубинки. Попасть под удар тяжелой аршинной палки из твёрдого дерева неприятно и потому каждый инстинктивно пятится. Когда же случается, что первым рядам уже больше нельзя пятиться из-за напора задних, то полицейский преспокойно подымает свою дубинку и начинает ударять по плечам и головам четвёртого и пятого ряда и этим самым заставляет пятиться и их. Это грубое обращение редко вызывает протесты публики; протестовать невыгодно; полицейский не только тут же подчинит протестующего своей власти несколькими хорошими ударами своей дубинки, но ещё и арестует, а американский арест значит провести целую ночь в полицейском участке и явиться перед мировым судьей на следующее утро, чтобы быть ещё подвергнутым и денежному штрафу за сопротивление власти. Бывают конечно случаи, что мировой судья оправдывает арестованного и тут же делает выговор полицейскому или даже возбуждает против него дело, но эти случаи так редки, что рассчитывать на подобный исход трудно, да и сама по себе перспектива провести ночь в арестантской камере вещь не привлекательная, особенно если к этому ещё прибавить опубликование имён арестованных в газетах.
В защиту американского полицейского надо однако сказать, что, если он энергичен до грубости с бесправной толпой, то он в то же время и храбр в обращении с опасным элементом городского населения. Американский вор или убийца — профессионалы; они не выходят на работу не вооруженными хорошими револьверами и ни мало не задумаются пустить оружие в ход, если это принесёт им хоть малейшую пользу.
Дерзость американских уличных грабителей превосходит всякое вероятие; нередко на самых бойких улицах они по вечерам останавливают прохожих и, направив на них дуло револьвера, приказывают им поднять руки над головой. «Руки вверх» — это их характерный приказ. Чуть ограбляемый замедлит исполнить их приказ, или сделает подозрительное движение рукой к заднему карману, где американцы обыкновенно носят револьверы, грабитель без зазрения совести стреляет и скрывается. Зная такую повадку грабителей, захваченный врасплох американец, послушно подымает руки кверху и покорно даётся обшарить свои карманы. Обобрав свою жертву, грабитель приказывает ему удалиться в известном направлении, не оглядываясь под угрозой быть подстреленным и затем и сам скрывается в какой-нибудь проулок.
Другой очень распространённый тип преступников — это домушники. Наметив себе жертву, они некоторое время изучают положение квартиры, число членов семьи и т.д. и затем делают свой нежелательный визит. Пробравшись в квартиру, они не стесняются добраться до спальни хозяев и осветив их потайным фонарем, они под дулом револьвера заставляют самих хозяев связывать им узлы, угрожая при малейшем шуме убить.
Про одного из таких воров рассказывают следующий забавный случай: он не особенно давно вломился в дом одного известного банкира, успел пробраться в комнату хозяина, разбудить его и заставить поднять руки кверху. Застигнутый врасплох банкир, однако, не испугался и хотя исполнил приказание домушника, то не только сохранил присутствие духа, но даже и присущий большинству американцев юмор, и между ними произошёл следующий разговор.
— Где у вас револьвер? — спрашивает домушник.
— В туалете, — спокойно отвечает банкир. Вор достал револьвер из ящика и сунул его в карман.
— Ну, а деньги где? — спрашивает.
— Какие деньги? — отвечает банкир, у меня нет денег.
— Как нет денег? — удивляется вор, да ведь вы банкир!
— Да что я, дурак, что ли, что стану деньги с собой носить, — иронически отвечает банкир, они у меня в банке.
— И то возможно, — с сожалением соглашается вор, забирая в карман часы и другие вещи с туалета, — В таком случае пойдёмте в столовую серебро связывать.
— Этого я вам не советую, — деловито замечает банкир.
— Это почему? — удивляется вор.
— А потому что я лично не знаю, как оно там расставлено и могу загреметь, а рядом со столовой спят мои сыновья. Вы можете меня подстрелить, а они вас, значит нам обоим опасно идти в столовую.
Вор задумался. Видя, что его аргумент подействовал, банкир продолжал: — Вы лучше оставьте серебро в покое, а я выдам вам чек на тысячу долларов.
— Нет, — отказался вор, — В нашем деле чеков не берут, — и, минуту подумав, прибавил, — Я вот что предложу вам: вы обещайте мне не подымать шума раньше пяти минут после моего ухода и тогда я больше ничего не трону.
— Идёт, — согласился банкир и вор направился было уж к двери, как банкир остановил его: — А по чему я узнаю, что пять минут прошло? Вы оставьте мне часы.
— Да только не ваши, — усмехнулся вор, бросил банкиру на кровать свои дешёвенькие часишки и скрылся. В обещанное время банкир поднял крик, бросились за вором, но его и след простыл.
Это звучит анекдотом, а между тем это достоверный факт и показание банкира и сознание вскоре пойманного вора имеются при делах полиции.
Преступный элемент Нью-Йорка так многочислен, разнообразен и типичен, что подробное описание его заняло бы чересчур много места, чего не дозволяет размер настоящей статьи. В обращении с этим элементом нью-йоркский полицейский поступает крайне энергично: застав преступника на «работе», он не ждёт добровольной сдачи, а старается обезоружить и подчинить его, хотя ценой перелома костей преступника или проломом головы его, немедленно пуская в ход свою дубинку, и надеть ему тонкие стальные поручни, одним поворотом винта которых можно раздробить кисть руки. Конечно подобные встречи не всегда кончаются благополучно для полицейского и многие из них дорого платятся за свою отвагу.
В Нью-Йорке полицейские не так часто попадаются на глаза, как в европейских городах, это не значит однако, что их меньше, т.к. многие из них патрулируют город в штатском платье. Это в особенности практикуется в деловой части города для ловли карманных воров и для предупреждения краж из магазинов и с возов. Все театры, гостиницы, большие магазины и т.п. имеют своих частных детективов, которые в стенах данного здания имеют всю власть городского полицейского. Кроме того в Нью-Йорке имеются многочисленные частные бюро, где за сравнительно небольшую плату можно нанять опытного сыщика. К услугам этих лиц прибегают fidelity companies, банки, большие торговые дома, которые постоянно тайно следят за своими ответственными служащими и чуть кто-нибудь из них начнёт подозрительно часто появляться в театрах, ночных ресторанах, на скачках или в игорных домах, его из простой предосторожности смещают под каким-нибудь благовидным предлогом.
На содержание полиции городом тратится ежегодно до десяти с половиной миллионов долларов. При легко понятном влиянии полиции на городских выборах, американские политиканы, захватив главенство в городе, стараются первым делом получить елико возможно более полный контроль над полицией, ставя на лучшие места своих сторонников и в этом отношении полиция представляет собой крайний контраст пожарному департаменту.
В Америке введено обязательное обучение грамоте; на покрытие расходов на народное образование, повсеместно введён особый подушный налог, размер которого варьируют в различных штатах. На первоначальные американские народные школы, кроме обучения населения грамотности, возложена гораздо более важная задача — это образование нации.
Если вглядеться повнимательнее в состав населения Соединённых Штатов, то видно, что англосаксы, для которых английский язык — их родной, никоим образом не составляют большинства и что выходцы германской, латинской, симитической и славянской рас, вместе взятые, далеко превышают их численностью. Если бы этому пёстрому населению было предоставлено дело образования множества, то вероятно английский язык не был бы государственным страны, каким он бесспорно является в настоящее время, а получилось бы то, что наблюдается в России в прибалтийских губерниях, на Кавказе и в Финляндии. Предвидя возможность вышесказанного, правительство Соединённых Штатов поставило за непременное правило, чтобы преподавательным языком во всех правительственных школах был бы английский и результатом является, что молодое поколение выходцев всего света говорит общим языком. В этих школах ребёнка эмигранта приучают любить новую родину, уважать учреждения и гордиться ими и получается, что уже второе поколение новых колонистов делаются полу-американцами, а последующее в большинстве случаев не знает язык семьи и говорить только на английском.
С целью предотвратить участие духовенства различных вероисповеданий в дело народного образования, американское правительство решительно отказалось от религиозного воспитания юношества, предоставив это всецело семье и церкви. Это вызвало было сильную оппозицию со стороны влиятельного в Соединённых Штатах католического духовенства, которое в писаниях, проповедях и своих многочисленных церковных газетах не стесняясь называли правительственные школы языческими и еретическими и под страхом отлучения от церкви запрещали своей пастве посылать детей в эти школы, но всё это однако не изменило положения вещей. Правительство не запрещало католическому, или какому другому духовенству открывать на свой счёт специальные школы, но требовало, чтобы в этих школах английский язык преподавался не менее известного числа уроков в неделю и в то же время не освобождало людей, посылавших своих детей в эти школы и не пользующихся правительственными, от уплаты обязательного школьного налога, и небогатому католическому населению приходится или нести двойной расход, или пренебречь гневом патеров и обучать детей в этих языческих школах.
Нью-Йорком ежегодно тратится на содержание школ слишком двенадцать миллионов долларов и кроме того при различных церквах содержатся бесплатные воскресные школы, как для детей, так и для взрослых. Школы эти содержатся на средства данных церквей и преподавателями являются в большинстве случаев прихожане или прихожанки, которые, кроме грамоты, преподают и основные правила гигиены и делают, из своего кармана, подарки более успешным ученикам, приискивают им места, работу и т.д., словом вообще заботятся об их благополучии. По приблизительному расчёту нью-йоркским духовенством различных вероисповеданий ежегодно тратится на дело народного образования около четырёх с половиной миллионов долларов.
Общественная благотворительность находится в Нью-Йорке ещё в зародышном состоянии. Тратя до полутора миллиона на содержание бульваров и парков, город ассигнует только один миллион семьсот семьдесят пять тысяч на общественную благотворительность и около семисот тысяч на исправительные заведения, да и эти суммы не исходят полностью из городского кармана, а в значительном проценте состоят или из ежегодных пожертвований американских богачей или из процентов с различных завещанных и дарованных городу на содержание благотворительных заведений капиталов.
В общем, общественная благотворительность Нью-Йорка поддерживается частными средствами, собираемыми многочисленными благотворительными обществами посредством пожертвований, подписок, гуляний, лекций, ярмарок и т.п. Усчитать эти средства трудно, можно только гадательно сказать, что их собирается не менее десяти, двенадцати миллионов.
Есть конечно госпитали, приюты, богадельни всемирного типа, но есть оригинальные американские учреждения.
В рабочих кварталах, расположенных, главным образом, на берегах рек, каждый клочок земли застроен и детям нет места ни гулять, ни играть, кроме как на улицах. Специальное общество организовано с целью предоставить детям этих кварталов возможность порезвиться, не подвергаясь опасности попасть под лошадь и подышать свежим воздухом. Оно выхлопатывает от пароходных обществ право пользоваться крытыми навесами их длинных пристаней, устраивает на них площадки для игр, нанимает особых смотрителей за детьми, устраивает загородные прогулки и, по несколько раз, в год нанимает поместительные эмигрантские баржи и вывозит детей на день или два куда-нибудь на берег залива.
Другие общества снабжают бедных дешёвым чистым молоком, хлебом, бесплатным углём и льдом.
Небезынтересно общество помощи безработным. Это анонимное общество за два, три часа какой-нибудь простой работы даёт безработным или обед или ужин с ночлегом и утренней ванной. Отработав свой урок и обеспечив себе таким образом пищу и ночлег, безработный отправляется в город искать места или заработка и, если его поиски неудачны, он может возвратиться в общество неограниченное число раз.
Немаловажное значение для нью-йоркского населения имеет и «армия спасения». Это общество имеет чисто военную организацию с главнокомандующим — генералом, офицерами и многими десятками тысяч рядовых. Рядовые носят общеустановленную форму; если это мужчины, то особой формы, фуражку и фуфайку с надписью «армия спасения», если это женщины, то это название отпечатано на лентах их форменных шляп.
Днём члены этой армии ходят по беднейшим кварталам, посильно помогая словом, советом, деньгами, а вечером многочисленные отряды, состоящие из восьмидесяти человек, командируются на перекрёстки бойких улиц, с флагом, турецким барабаном и бубнами, где, встав в круг, они громко поют гимны на популярные мотивы, вперемешку с проповедью к слушателям. Сторонники армии спасения всё больше простой народ, проста и речь их, но эта-то простота речи и общедоступность её массам и вербует им сторонников.
Своей задачей они ставят отвлекать низшие классы населения от разврата и пьянства, и они считают многое достигнутым, если их пение или проповедь-исповедь слушается окружающими, вместо того чтобы сидеть по кабакам. Их несколько балаганные приемы, в виде турецкого барабана и бубен многими осмеиваются, но быстрый рост сторонников армии доказывает, что несмотря на все свои странности, в Америке она успешна. Между сторонниками армии спасения существует нечто вроде братства; они помогают друг другу в приискании работы и места. Кроме Соединённых Штатов армия спасения имеет своих сторонников в Канаде, Великобритании, Дании и Скандинавии.
Для подания первой помощи раненным и заболевшим на улице, при нью-йоркских госпиталях учреждено постоянное дежурство докторов, выезжающих по первому зову в особых экипажах. Если случай легкий, помощь подаётся здесь же на месте, в серьёзных же случаях больные в этих экипажах перевозятся в ближайший госпиталь и этим госпитальным экипажам городские экипажи и конки также уступают дорогу, как и пожарным обозам.
Если спросить ньюйоркца, что самое типичное нью-йоркское в городе, он бесспорно ответит «Бауери» и на самом деле слава «Бауери» гремит на всю Америку.
Собственно говоря, под этим именем известна часть третьего авеню от городской думы до восьмой улицы, но здесь суть не в улице, а в живущих в этой местности. Лет десять, двенадцать тому назад «Бауери» была притоном городских подонков; убийства там были каждодневным явлениям и, как это бывало в старину и в некоторых местах Лондона, полиция предпочитала без особой надобности туда не показываться, рассуждая, что чем больше бауерцы перебьют и перережут друг друга, тем это полезнее для городской безопасности, но с ростом города и с улучшением городского управления «Бауери» изменила в значительной степени свою отрицательную окраску и «Бауери бой» и «Бауери герой» вылились в особый тип, не только часто описанный в американской литературе, но и пробившийся на сцену.
«Бауерный» это тип плечистого молодого человека, всегда готового вступить в кулачный бой со всяким встречным и поперечным, с преднамеренно грубой, отрывистой речью, пересыпанной причитательными поговорками, с особенными характерно-угловатыми движениями плеч, долженствующими отражать его огромную физическую силу и олицетворять отвагу. Это обыкновенно оборванец с лихо сдвинутой на ухо фуражкой, любитель попеть и поплясать, но лишь только дело касается до любви, то он готов на всякие самопожертвования, в особенности если это относится к его любимой женщине или ещё того более матери.
«Бауери гёрль» — ещё того более оригинальный тип. Это обыкновенно молодая девушка лет шестнадцати, семнадцати, грязная и оборванная, но с большими претензиями на франтовство. С вечной резиновой жвачкой во рту, она постоянно на всех огрызается, старается всем доказать свою независимость и в то же время охотно подчиняется физическому превосходству «боя».
Бауери живёт своим собственным мирком, не сливаясь с остальной массой нью-йоркского населения; у них свои театры, клубы, танцевальные залы и другие дешёвые увеселительные заведения, куда нередко заглядывает, курьёза ради, и хорошего класса американец. Терпя его присутствие, бауерцы допускают его однако только в качестве зрителя и чуть он рискнет выйти из этой роли и в особенности станет любезничать с «гёрлс» драки не миновать.
На сцене эти типы сильно утрированы и им придан комический оттенок, которого в реальности решительно нет — «Бауеритоф» не комичное явление. Несмотря на грубую непривлекательную внешность этого типа в них тайная глубокая сентиментальность, которая сильно сказывается в их песнях, фигурные выражения которой имеют нередко художественную окраску, в силу чего песни эти получили право гражданства и среди лучшего класса американцев.
Картина Нью-Йорка будет не полна, если не упомянуть о неграх, которых в Нью-Йорке имеется до ста пятидесяти тысяч.
Нью-йоркский негр это потомок освобождённых в 1863 году невольников. Теоретически американский негр такой же свободный и полноправный гражданин, каким считает себя белый американец; на практике же, в глазах американца, это нечто среднее между домашним животным и слугой, которого ещё можно иметь для чёрной работы, но которого считать человеком не следует и с которым вследствие этого и стесняться нечего, и белые настолько ограничили права негров в обыденной каждодневной жизни, насколько только закон позволяет это.
На юге, где негры составляют до тридцати, сорока, даже пятидесяти процентов городского населения, они имеют значительную ценность в глазах местных политиканов, исключительно в силу своей многочисленности, и, чтобы заручиться их голосами или вернее, чтобы дешевле купить их, за два, три месяца до выборов, за ними начинают до некоторой степени ухаживать: устраиваются митинги, говорятся речи, в которых неграм обещаются всевозможные реформы, долженствующие не только сравнять их в социальном положении с белыми, но даже и предоставить им различные особые права; но как только выборная компания кончится, никто и не подумает исполнить хоть небольшую часть обещанного и про них забывают до следующих выборов; да, по-видимому, и сами негры не придают большой цены этим обещаниям и вотируют за того, кто лучше заплатит. В Нью-Йорке они недостаточно многочисленны, чтобы иметь заметное влияние на исход выборов, а потому им и этой временной чести не оказывается.
Чистокровных негров мало; большинство из них имеет примесь белой крови, что заметно сказывается на цвете их кожи. Начиная с тёмно-коричневого, он постепенно переходит до чуть заметного красивого оливкового оттенка и в последних только опытный глаз американца распознает негра по чертам лица и легкому налёту желтизны на белках глаз или по волосам, иностранцы же принимают их за испанцев, кубанцев или цыган.
Цветное население, как здесь обыкновенно называют негров, в общем мало тужит о том пренебрежении, которое ему оказывают белые и живёт своим мирком.
По своему характеру это очень невзыскательный и довольствующийся малым, ленивый и грязный народ. Негр работает только, чтобы свести концы с концами, и пока у него не израсходован последний грош, он предпочитает бездельничать, петь под аккомпанемент своего своеобразного инструмента, банджо, или картёжничать и пьянствовать. Их пирушки и пикники нередко кончаются всеобщей дракой, в которой негр пускает в ход своё любимое оружие — бритву. В этой расе замечается огромный запас жизненной силы; раны, от которых белый человек давно бы Богу душу отдал, у негров заживают быстро и не оставляют видимого вреда на здоровье.
С нравственной точки зрения большинство негров представляет из себя тоже отрицательное явление; негр лжёт не только по привычке, а прямо из любви к искусству и он часто забывает разницу между своим и чужим. Американцы острят, что когда при сотворении мира, народам раздавалась честность, негра не было, он в печи коптился в это время.
Что в негре замечательно — это всеобщая музыкальность расы. Мотивы их песен, в особенности старых невольнических, не только богато-оригинальны, но прямо художественны и захватывают за душу. Они до некоторой степени напоминают старинные цыганские песни, с их неожиданными переходами и широким размахом мелодии. Многие негритянские песни также получили право гражданства и среди белого населения и стали как бы национально-американскими. В пляске негр не имеет себе соперников; он сумеет сплясать под любую мелодию и в общем негритянская пляска носит юмористический оттенок.
В Нью-Йорке негр — слуга; во многих ресторанах и частных домах их держат из-за сравнительной дешевизны; но в общественной жизни белый американец, насколько только возможно, сторонится их. В театрах им отводятся особые места, на железных дорогах и пароходах им не дозволяется ездить в первом классе, в хороших магазинах им не продают. В рестораны и кафе их по закону нельзя не пустить, но прежде чем исполнить их заказ им назначают цену в четыре, пять раз выше обыкновенной и тем отучают их ходить, а уже в семейный дом, в качестве гостя, негру никогда не попасть и только иногда южно-американские мулаты составляют редкое исключение, да и то только в домах некоторых политических деятелей в Вашингтоне. Свою нелюбовь к неграм белый американец доводит до того, что даже в Европе он не будет обедать за общим столом с мулатом.
Вследствие вышесказанного, для негров существуют в городе особые рестораны, пивные, концертные залы, не говоря уже о многочисленных магазинах, содержимых нередко белыми из иностранцев, и в эти заведения белый и не заглядывает.
Наступление выборной компании в Нью-Йорке заметно по многочисленным уличным процессиям. Назначая какой-нибудь массовый митинг, политические партии рассылают по городу особые фургоны с громадными вывесками о программе митинга. В фургоне помещается оркестр музыки, наигрывающий популярные мотивы. В день митинга устраиваются уличные процессии, с несколькими оркестрами музыки, под звуки которых участники митинга маршируют по модным улицам при свете бенгальского огня и треске ракет, имея на плечах большие фонари с именами кандидатов партии.
Чем ближе подходит время выборов, тем многочисленнее становятся эти процессии и по количеству и по числу участвующих. В общем деловой американец по возможности устраняется от участия в политике и здесь образовался особый класс политиканов, очень сильный и многочисленный; но если на очереди стоит какой-нибудь особо важный вопрос, затрагивающий жизненные интересы страны, то к политическому движению примыкают и лучшие классы и эти процессии служат чем-то вроде смотров сил партий.
В 1896 году, когда избрание демократа Брайана на президентство угрожало стране введением свободной чеканки серебра, то всполошенное и напуганное возможностью этого рискового опыта над финансовым благосостоянием страны, деловое население Нью-Йорка единодушно примкнуло к сторонникам республиканской партии, стоящей за золотой стандарт, и республиканская партия, сделав деловым людям всевозможные поблажки, устроило уличную процессию, в рядах которой насчитывалось до ста тридцати тысяч участников.
Недель за пять до подачи голосов, на углах улиц появляются ораторы, старающиеся убедить горожан вотировать за своих кандидатов. Ораторы эти стараются выставить в возможно чёрных красках характер кандидатов противной партии, пересчитывают, не стесняясь в выражениях их ошибки, и восхваляют своих. Для подобных ораторов или устраиваются особые платформы, или они прямо говорят с разукрашенных национальными флагами фургонов, сзывая толпу музыкой или фейерверком.
В день подсчёта голосов весь город на улице. Фасады домов редакций газет затягиваются полотном, на котором посредством волшебного фонаря колоссальными цифрами выставляются результаты выборов в различных городских округах, по мере того, как известие о том сообщается телеграфом и тысячная толпа кричит, свистит и воет в знак одобрения или недовольства. Американская толпа вообще шумлива, а в этих особенных случаях она вооружается жестяными трубами, трещотками, свистками и шумит, школьничает и дурачится, как мальчишка.
В такие дни во всех театрах и концертных залах результаты голосования читаются со сцены и здесь толпа отвечает свистом и воем.
Говоря про уличных ораторов, нельзя не упомянуть про уличных проповедников. В Нью-Йорке нередко можно видеть по вечерам толпу в несколько сот человек, слушающих стоящего на опрокинутом ящике или стуле добровольного проповедника. Это или лица, поставившие своей искренней жизненной задачей христианскую проповедь и говорящие так, как Бог на душу положит, или это миссионеры многочисленных религиозных сект, старающиеся вербовать себе последователей и суть речи которых состоит в указании погрешностей и отрицательных сторон других сект. Есть немало лиц, делающих из уличной проповеди business. Проговорив с полчаса, они обыкновенно заявляют, что знают о сильно нуждающемся семействе, которому необходимо помочь, или что сбор со слушателей они отдают в пользу такого-то благотворительного общества, они обходят слушателей со шляпой в руках и затем переходят в другое место, где повторяют то же самое. Конечно, в большинстве случаев, сбор остается в их карманах и таким образом некоторые из этих лже-благотворителей собирают от пяти до десяти тысяч долларов в год.
К сбору добровольных пожертвований прибегают и различные миссионерские общества, которые делают это при несколько иной обстановке и на более широких началах. Выписав какого-нибудь известного проповедника, они или нанимают поместительный зал или разбивают где-нибудь огромную палатку и объявляют во всех газетах о своём собрании. Когда речь проповедника о задачах общества и описание страданий каких-нибудь далеко заброшенных христианских народностей в достаточной степени подействовала на слушателей, они начинают сбор.
Члены общества раздают присутствующим особые печатные бланки, на которых значится что-нибудь в следующем роде; я, нижеподписавшийся сим обещаю внести в кассу такого-то общества … долларов в двенадцатимесячный срок; затем идёт число и оставлено место для подписи и адреса. Минуть через пятнадцать после раздачи бланок приступают к обратному сбору их и подносы с бланками относятся к председателю митинга, который, не говоря фамилии жертвователей, читает только обещанные суммы. Как только на бланке значится значительная сумма, как хор поёт хвалу Богу и благодарность неизвестному пожертвователю.
Эта обстановка, с речами, пением часто так захватывает участников митинга, что вместе с бланками они кладут на блюда свои бумажники, часы, кольца, отдают свои зонтики, тросточки, пальто и сумма подписанных денег нередко достигает, за один митинг, сотни тысяч долларов. Бланки эти обществом сохраняются и каждое первое число представляются подписавшим, пока по ним не последует уплаты. Этим способом в одном Нью-Йорке ежегодно сбирается от трех до четырех миллионов долларов. На помощь миссионерам часто являются и некоторые известные богачи, которые берут на себя обязательство пожертвовать им, скажем, двести тысяч долларов, если в продолжение года это общество сберёт такую же сумму.
К этим средствам сбирания денег с помощью искусственного подъёма религиозных чувств прибегает одно только протестантское духовенство, католическое же всецело придерживается издавна установленного сбора по приходам и, так как часть сборов ежегодно отсылается в Рим, то при восьми слишком миллионах католиков в Соединённых Штатах, сумма церковного имущества едва достигает ста двадцати миллионов долларов, в то время как пресвитерианцы при 1.280,000 человек имеют 95 миллионов, методисты при 4.590,000 человек имеют 135.000,000 долларов и епископалы при полумиллионе членов имеют церковного имущества и капиталов слишком на восемьдесят пять миллионов долларов.
Если в заключение бросить общий взгляд на Нью-Йорк, то надо сказать, что он красив, здоров и удобен; если его шум и суета иногда и неприятно действует на иностранца, то всё же они не подавляют его, как это чувствуется в Лондоне и, чуть попривыкнув, иностранец скоро свыкается с нью-йоркской лихорадочной жизнью и сам втягивается в неё. Сам по себе американец производит приятное впечатление — он вежлив, добродушен и всегда готов помочь вновь приехавшему указанием и советом; в нём нет тяжеловесности немца или чопорной замкнутости англичанина. Это живой полный силы и здорового юмора народ. Если в деловом отношении он иногда и бывает жесток, то это потому, что с делом американец не шутит, а относится к нему серьёзно, без всякой излишней сентиментальности, так как пока ещё только в деловом успехе он видит свою жизненную задачу.
Нью-Йорк. 28-го октября, 1899 г. В. Торич
